— Думаю, по нашу душу прибыли эти ночные. Утром Журавлеву сообщу. Им здесь оставаться.

Евдокия кивнула и, подойдя к самолету, ковырнула пальцем след от пули прямо у передней кабины:

— Повезло Ирке. Когда в Москву перебираемся?

— Завтра собираться начнем.

— Жалко, — печально протянула Евдокия, — только обжились, обустроились. Кто-то на готовенькое придет. То, что площадка не останется без хозяев, было ясно сразу. Сашка подумал, что утром надо будет намекнуть Журавлеву, пусть своих сюда перебрасывает. А то встанут тут какие-нибудь тыловики ленивые, займут хорошее место, уж лучше тогда свой брат-летчик.

— Сколько еще таких мест обжить и бросить придется, пока до Берлина дойдем.

— Это да, — Бершанская посторонилась, давая возможность механикам укатить самолет. Среди техников Сашка заметил и братьев Поляковых, весело перешучивающихся с кем-то из девчонок, и Игоря с Колькой, так и не сделавших ни одного вылета, зато прописавшихся у технарей. Сколько они тут? Чуть больше двух недель. А сколько всего пережито вместе. И ребята его стали фактически одним целым с девушками из ночного и парнями-истребителями, сплотившись в единый боевой организм, способный выполнить любую задачу.

Переброска такого крупного подразделения, оказалось делом непростым. Надо было собрать всю материально-техническую часть, организовать автотранспорт, вагоны, сняться с довольствия, получить кучу бумажек, написать кучу бумажек. Штурманы корпели над маршрутами перелетов. Интенданты сбивались с ног, передавая фронту то, что остается на месте и получая то, что будет необходимо в пути.

И вот, наконец, все закончилось. Убыли железной дорогой летчики-истребители, оставив на аэродроме свои «Томагавки», вокруг них уже крутились механики чужого полка, которому и досталось это американское недоразумение, готовя самолеты к перегонке на свой аэродром. Улетели на своих стрекочущих, как швейная машинка «уточках» девочки-ночники. Уже загружены на платформы и ждут отправки, обитые для маскировки досками и укрытые брезентом «крокодилы». Остальной личный состав размещен по вагонам. Пусто и неуютно стало в землянках и бараках, оставленных людьми. Сашка с Виктором и майором Лукашевичем — командиром 658-го штурмового авиаполка, которому и предстояло занять их место, обходили бывшие владения.

— Ну, вот, товарищ майор, — Сашка обвел рукой постройки, — принимайте хозяйство.

— Спасибо, товарищ лейтенант государственной безопасности, — Лукашевич с радостным удовлетворением огляделся. — Богато вы тут развернулись, — улыбнулся он. Майор был доволен. Ему достался готовый аэродром в отличном состоянии. На войне очень быстро начинаешь ценить комфорт. А здесь теплые сухие землянки для личного состава, баня, штабной барак, специально оборудованная стартовая землянка. Чудо, а не аэродром!

— Богато, — согласился с очевидным Сашка.

— Вас довезти до станции, товарищи командиры?

— Будем рады, — согласился Стаин.

— Тогда, пойдемте. Я машину с водителем в лесочке оставил. Отправлю вас, а сам тут останусь, огляжусь еще раз по-хозяйски.

Машиной оказался видавший виды ГАЗ-А с тентованной брезентом крышей. Лукашевич приказал водителю довезти Сашку с Виктором до станции и возвращаться обратно, а сам с видом кота спешащего к чашке со сметаной, рванул обратно к аэродрому. Уж шибко понравилось майору новое место дислокации его полка.

Доехали быстро. Можно было пешком, но придавил морозец, вот и не захотелось мерзнуть, шагая по лесу, тем более, если предлагают автотранспорт. Зашли к начальнику станции, и буквально через двадцать минут заскочили в приостановленный взмахом флажка железнодорожника состав идущий в Волхов, где и стоял, ожидая отправки, их эшелон. Виктор сразу нырнул внутрь вагона, а Сашка постоял на тормозной площадке, глядя на удаляющиеся бараки полустанка. Вот и остался позади очередной этап его новой жизни.

Эпилог

Сегодня с самого утра у нее все валилось из рук. За завтраком она уронила и разбила тарелку с кашей, получив выговор от поварихи тети Даши. Не за разбитую тарелку, а за то, что кинулась собирать кашу руками с пола, частью кидая вкусное варево в рот, а частью складывая на самый большой осколок, чтобы съесть потом.

— Валька, ну-ка перестань. Выкинь сейчас же это в бачок и иди сюда я тебя новую порцию положу! Да как же так! Разве ж можно это в бачок! Ей бы в Ленинграде столько еды, может и мама живая осталась бы! И тетя Капа! А тут в бачок!

— Не выкину! — насупилась девочка, — это хорошая каша! Я ее съем!

— Да зачем? Выкинь в бачок, мы потом ее поросяткам отдадим. Им тоже кушать надо, — заворковала, уговаривая девочку, сердобольная повариха.

— Не выкину! — уперлась Валя, отступая спиной от тети Даши.

— Да как же так? — запричитала повариха со слезами на глазах, — Выкинь! — застрожилась она и, всхлипнув, жалобно добавила: — Пожалуйста. По дряблым морщинистым щекам женщины текли слезы. Ей было жалко эту девочку, дорожащую каждым зернышком поднятой с пола каши. Валя сдалась. Она не хотела, чтобы тетя Даша плакала. Она была хорошая, добрая. Но выкидывать кашу девочка не стала. Подойдя к столу, куда они с девочками составляли грязную посуду, чтобы потом дежурные забрали ее и помыли, она положила туда осколок тарелки с кашей и сказала:

— Не плачьте, теть Даш. Вот, я ее уже не кушаю. Только сами выкиньте, — девочка подняла на повариху виноватый взгляд, — я не могу.

— Выкину, Валечка, конечно выкину. Пойдем, солнышко. Я тебе еще кашки положу. Только ты аккуратненько, не роняй больше. Хорошо?

— Хорошо. Спасибо, тетя Даша.

После завтрака на школьных занятиях тоже ничего не получалось. Мысли разбегались, она была рассеянной, все, что говорили учителя, ускользало от нее. За что и поплатилось. «Неуд» по математике и «удовлетворительно» по русскому языку. Вале было очень-очень стыдно. Вот приедет братик с фронта, спросит, как она училась, пока он воевал. А у нее такие оценки! Ну, и что, что все остальные сплошь «отлично»! Валя сидела на подоконнике и выводила пальцем на заклеенном газетными полосами окне видимые только ей фигуры. Баловаться с подружками не хотелось. Делать уроки тоже. Потом она пойдет и все сделает. И плохие оценки исправит! Но не сейчас. Сейчас ей хотелось побыть одной. Поэтому она и ушла из комнаты сюда, на окно в самом конце коридора. Это было ее любимое «размышлятельное» место. Тут она вспоминала маму, думала о Саше, тут она пряталась от своих детских проблем.

В другом конце коридора раздались чьи-то шаги. Валя не стала оборачиваться, чтобы посмотреть, кто там шагает по коридору. Ей было плохо и одиноко. А шаги были все ближе и ближе, пока не затихли прямо рядом с ней. Сердце девочки вдруг замерло. Не веря своему чувству, она медленно, боясь ошибиться, повернулась к подошедшему, и с визгом соскочила с подоконника, бросившись на шею, стоявшему перед ней с улыбкой парню:

— Браааатик! — из глаз девочки брызнули слезы.

— Привет, сестренка, — Сашка бережно обнял девочку, гладя ее по голове, — вот я и вернулся. Поехали домой.

Лифановский Дмитрий

Ковчег-4

Воздушные рабочие войны