— Она вовсе не повредилась в уме, — спокойно произнес он. — По крайней мере, не в том смысле, как вы себе это представляете.

— О чем вы толкуете? — Майк даже не побеспокоился повернуть к нему голову. — Я же объясняю: у нее появились галлюцинации, понимаете вы это или нет?

— Нет, не хотелось бы вас огорчать, но суть не в этом. И мне кажется, я должен принести вам свои извинения, детектив.

Селуччи фыркнул, но решительность в голосе собеседника заставила его распрямиться.

— Извинения... За что, хотелось бы знать?

— За то, что обвинил вас в том, что вы насмотрелись скверных фильмов.

— Мне на сегодня уже достаточно загадок, Фицрой. Какого черта, о чем речь?

— Я говорю, — Генри отступил от окна; выражение его лица было непроницаемым, — о возвращении доктора Франкенштейна.

— Только не вешайте мне лапшу на уши, Фицрой. Я не в настроении, чтобы... Боже праведный, да вы ведь не шутите?

Генри покачал головой.

— Нет. Не шучу.

Ему невозможно не верить. «Демоны, вервольфы, мумии, вампиры; мне следовало ожидать этого».

— Матерь божья. Что мы скажем Вики?

Карие с ореховым оттенком глаза встретились с более темными по оттенку; между Селуччи и Фицроем в этот момент не осталось более даже намека на противостояние.

— Не имею ни малейшего представления.

Глава 7

— Я думаю, мы должны ей об этом сказать.

Скрестив руки на груди, Генри Фицрой прислонился к стене рядом с окном.

— Сказать, что мы думаем, что кто-то обратил ее мать в подобие чудовища, созданного доктором Франкенштейном?

— Именно так. — Селуччи потер руками виски. Ночь выдалась слишком продолжительной, и он не был в состоянии дождаться утра. — Вы помните тот небольшой инцидент прошлой осенью?

Генри изогнул бровь. У него имелись определенные сомнения, правомерно ли называть уничтожение древнего египетского мага инцидентом.

— Если вы имеете в виду Анвара Тауфика, я его, разумеется, помню.

— А помните, что сказала Вики, когда все закончилось — что мрачное божество, которому поклонялся Тауфик, знает теперь, кто мы такие, и, если мы предадимся безнадежности и отчаянию, оно набросится на нас, как политиканы на бесплатный буфет. — Майк вздохнул, выдохнул в полном изнеможении и почувствовал вдруг себя настолько усталым, что почти не надеялся, что сможет вдохнуть снова. — Если бы тогда она была в таком же состоянии, как сейчас, конец наступил бы незамедлительно. Теперь она на самом краю.

— Вики?

— Уверен, что и вы ее такой не видели.

Вампиру трудно было представить, что Вики вообще может отступить перед каким-либо препятствием по крайней мере, уж никак не из-за безнадежности или отчаяния, но осознавал, что в сложившихся обстоятельствах даже самые сильные характеры могут не устоять.

— И вы думаете, если мы скажем ей то, что подозреваем?..

— Она придет в ярость, а ничто так быстро не справляется с безнадежностью и отчаянием, как праведный гнев.

Фицрой не мог с этим не согласиться. Зловещий бог Тауфика продолжал существовать, потому что эмоции, которыми он кормился, составляли часть человеческой жизни, и они трое, он, Селуччи и Вики, знали его имя. Если этому божеству нужны верные последователи — а какое божество этого не желает? — он должен приблизиться к одному из нас. Если Селуччи был прав в отношении состояния Вики — а Генри вынужден был признать, что многие годы, в течение которых этот смертный знал ее, должны были превратить его в справедливого судью, — если гнев их подруги будет способствовать ее возрождению, ничего лучшего предпринять было бы невозможно. Был еще один фактор, пренебрегать которым также не следовало.

— Она никогда не простит нам, если мы не скажем ей об этом.

Майк кивнул.

На какое-то время воцарилась тишина: мужчины прикидывали, чем могут обернуться последствия ярости Вики, обращенные против них.

Ни один не рассчитывал, что шансы пережить последствия этой ярости у него особенно высоки, но, по крайней мере, они надеялись хотя бы сохранить существующие взаимоотношения. Фицрой заговорил первым.

— Итак, мы расскажем ей обо всем.

— Расскажем ей — что именно, хотелось бы знать?

В дверях гостиной, мрачно глядя на них, стояла Вики; одежда ее выглядела помятой, на щеке отпечаталась складка наволочки. Шагнув вперед, женщина пошатнулась и ухватилась, чтобы сохранить равновесие, за спинку стула. Она чувствовала себя как бы в стороне от собственного тела: сказывался эффект воздействия снотворных таблеток, и она с ним едва справлялась.

— Рассказать ей, что она окончательно спятила? Что она не могла увидеть свою мертвую мать в окне гостиной? — Голос женщины звучал то пронзительно громко, то едва слышно; казалось, она не может с ним совладать.

— Ошибаешься. Мы верим в то, о чем ты рассказала. — Тон вампира не оставлял возможности сомневаться в его искренности.

Ошеломленная, Вики моргнула и попыталась сконцентрировать хмурый взгляд на Селуччи.

— Вы оба мне верите?

— Да. — Он решительно перекрестил с ее взглядом свой, не менее хмурый. — Мы оба тебе верим.

Селуччи едва успел отскочить в сторону, и статуэтка дальтоновского завода ударилась в стену гостиной и разбилась на тысячи кусочков драгоценного костяного фарфора. Фицрой отодвинулся подальше, чтобы осколки эти его не поцарапали.

— Будьте вы прокляты, чертовы подонки. — Ярость застилала красным светом ее глаза, выла в ушах, стучала в горле и не позволяла Вики разразиться дальнейшим потоком отборного сквернословия. Она схватила еще одну украшавшую гостиную ее матери статуэтку и швырнула ее через всю комнату со всей силой, на которую только была способна. Когда и она разлетелась вдребезги, женщина снова обрела голос.

— Как они ПОСМЕЛИ!

Тяжело дыша, она в изнеможении упала на диван, сжав зубы, чтобы побороть тошноту — так ее тело отреагировало на ошеломляющее известие.

— Как может человек причинить подобное зло другому человеческому существу?

— Наука... — начал было Селуччи, но Вики резко прервала его, что, возможно, было и к лучшему, так как он не был полностью уверен в том, что именно собирался провозгласить.

— Это не наука, Майк. Это моя мама.

— Нет, Вики. — Генри возразил ей довольно спокойно. — Это не твоя мама, но только тело твоей матери.

— Только тело моей матери? — Вики кулаком — чтобы они не заметили, как дрожат руки, — поправила очки. — Я, может быть, не была лучшей дочерью в мире, но утверждаю, что в окне видела именно свою собственную мать. А не ее тело!

Селуччи сел рядом с подругой на диван, и ему удалось удержать ее руку в своих. Он хотел произнести хоть что-нибудь утешительное, но вынужден был отбросить одну за другой четыре или пять слюнявых банальностей, которые, как ему показалось, не имели ровно никакого отношения к этому делу, и мудро решил пока помолчать.

Вики не слишком настойчиво пыталась высвободить руку, но, почувствовав, что в ответ его пальцы сжались сильнее, прекратила сопротивление, приберегая силы на выплескивание своей ярости.

— Я видела ее тело в морге. Я в состоянии отличить мертвое от живого. А потом я увидела ее снова в этом окне. И она была... — И снова женщину захлестнуло волной тошноты, она нарастала и потом неохотно отступала. — И она не была мертвой.

— Но не была и живой. — И так как сами эти слова отрицали утешение, Генри высказал их сухим тоном, избегая эмоционального украшательства.

И снова лицо ее матери всплыло из тьмы, с широко раскрытыми глазами, с безмолвно открывающимся ртом. Прикосновение Майка стало спасительным якорем, и Вики захотелось уцепиться за него, чтобы выбраться из мучительных воспоминаний.

— Да. — Женщина нервно сглотнула, и на ее лице задергался желвак. — Не живой. Но она стояла и даже ходила.

На мгновение Вики показалось, что только оконное стекло между ними сделало невозможной их встречу. «Я хочу громко закричать и кричать до тех пор, пока все это не закончится, я не хочу иметь к этому никакого отношения. Я хочу, чтобы снова была прошлая суббота. Я хочу ответить на телефонный звонок. Хочу поговорить с мамой, сказать ей, что люблю ее, хочу хотя бы попрощаться с ней». Все ее тело ныло от усилий удержать контроль над ним, но водоворот ужасных событий едва ли можно было остановить одним лишь усилием воли, и ей оставалось только дать волю своему гневу.