— Да когда же они уже приедут, черт бы их всех побрал! — выругался обычно спокойный Григорий Давидович и, нахмурившись, оглядел забитые составами пути. Светало. И это было плохо! Очень, очень плохо! Пока спасает зарядивший с позавчерашнего дня затяжной мелкий дождь. Авиация в такую погоду не работает. Но стоит тучам немного развеяться и жди беды! Налетят гады! И хоть вокзал хорошо прикрыт зенитной артиллерией, да и с неба красные соколы не зевают, но достаточно одного прорвавшегося «Юнкерса» и пиши пропало! Опять вытаскивать из-под обломков вагонов куски обгорелого мяса, бывшего когда-то людьми. Ранеными людьми. Но разве фашистов это когда-нибудь останавливало?! Да они же специально ведут охоту за поездами с красными крестами! Твари! Майор в сердцах пнул невесть как оказавшуюся на старом, еще дореволюционном перроне пустую консервную банку. Жестянка противно задребезжала по выщербленным, покрытым трещинами бетонным плитам и, ударившись об торчащую посреди перрона трубу, откатился обратно под ноги Обуховскому. — Бардак! — раздраженно произнес Григорий Давидович. Бормоча что-то злое и не очень приличное себе под нос, он наклонился, поднял банку и выбросил ее в грубо сколоченный из досок деревянный мусорный ящик, стоящий метрах в пятидесяти от хвоста состава. Надо старшине устроить разнос! Безобразие! Мусор у вагонов! Это санитарный поезд, передвижной госпиталь, а не бордель, вокруг которого могут валяться горы всякого хлама! Не переставая шипеть ругательства, Обуховский продолжил свои нервные метания вдоль потихоньку просыпающегося состава.
Послышался звук открывающейся двери и из предпоследнего вагона, подняв сапогами грязные брызги, выпрыгнула высокая девушка с невероятно красивыми зелеными глазами, от взгляда в которые у сорокалетнего Обуховского замирало сердце, будто он прыщавый юнец, едва вступивший в пору созревания. Только вот нужен он, рано овдовевший, старый, не хватающий звезд с небес, хирург, этой красавице, за которую хлопотал сам Царьков. И что ей не работалось в Москве? Понесло же на фронт! И хоть военно-санитарный поезд это не полевой медсанбат, шансов погибнуть у нее здесь гораздо больше, чем в столичном госпитале. А ведь девчонка же совсем! Почти школьница! Правда, очень грамотная, настоящая умница. Ну, так за другую Аристарх Федорович бы и не просил.
— Кононова, — окликнул майор девушку, — ты же у нас пока одна в купе?
— Да, Григорий Давидович, — кивнула та, — А что?
Свету Яблочкову, соседку Нины по тесному закутку в послеоперационном вагоне с двумя узенькими спальными полками, расположенными друг над другом и маленьким, почти крошечным столиком, громко названному Обуховским «купе», тяжело ранило осколком пять дней назад во время авианалета на их состав на перегоне между Ерденево и Малоярославцем. Сейчас Света лечилась в госпитале в Загорске [511] , а ее место до прибытия новой хирургической медсестры оставалось свободным.
— Сейчас трех ранбольных привезут. Среди них одна женщина. Мужчины сразу в операционный пойдут, а вот женщину, как мне сообщили уже прооперировали. Я раненую, конечно, осмотрю, но наблюдать ее вам пока в Москву не пребудем.
— Вы хотите ее ко мне в купе определить? — нахмурилась Нина. Перспектива безрадостная. Раненые народ беспокойный и личный закуток, это единственное место, где можно хоть немного прийти в себя от тяжелого труда, вздремнуть после выматывающей смены в относительной тишине и покое. А теперь она будет лишена и этой возможности.
— Ну а куда? Состав переполнен. А ей нужны будут перевязки, уход. Сама понимаешь. Да и просили за нее, — Григорий Давыдович поднял глаза вверх, показывая, кто и откуда просил за неизвестную раненую, и виновато развел руками.
— Конечно, тогда, давайте ко мне, — грустно кивнула Нина. Как бы ни хотелось избежать соседства с послеоперационной раненой, но куда уж тут деваться. И не потому, что кто-то за нее просил, как раз именно это и покоробило Нину, заранее вызвав к неизвестной чувство неприязни, которое, впрочем, девушка тут же подавила. Просто это долг врача, делать все возможное для помощи нуждающемуся, кто бы он ни был. И личные симпатии или антипатии тут не имеют никакого значения, ровно, как и твой комфорт. Так, по крайней мере, ее учил Аристарх Федорович, которого Нина практически боготворила.
— Вот и хорошо, вот и отлично, — тепло улыбнулся ей Обуховский, — ты тогда иди, приготовь все там у себя. Белье возьми чистое у Валентины Петровны. Да что я тебя, учу, ты же сама все знаешь!
— Хорошо, Григорий Давыдович, — Нина кивнула и, заскочив в вагон, тут же выглянула, — Григорий Давидович, заговорили Вы меня. Идите на кухню, позавтракайте. Вас там повара искали уже.
— Да-да, Ниночка, сейчас подойду, — растерянно кивнул майор обеспокоенно глядя на небо. Дождь потихоньку стихал, и со стороны Оки подул свежий прохладный ветерок. Не дай Бог, разгонит тучи: — Да, где же они, в конце концов?! — он с силой ударил кулаком по вагону и, словно это было сигналом, из караулки выскочил боец и рванул открывать ворота, в которые вкатился повидавший виды ЗИС с красным крестом на брезенте кузова. — Ну, наконец-то! — облегченно выдохнул Обуховский и рванул навстречу машине, отчаянно размахивая руками, показывая водителю, куда ему следует подъехать и как развернуться.
Нина с улыбкой смотрела в мутное окошко вагона на нескладную фигуру майора. Смешной он, их Григорий Давидович. И добрый. Но старающийся казаться суровым. Только получается это у него не очень. Слишком мягкий, слишком интеллигентный. Только если дело не касается ранбольных. Тут Обуховский становился бесконечно требовательным и невыносимо занудным. Чем был очень похож на профессора Царькова. Оказывается Григорий Давидович ученик Аристарха Федоровича. Теперь понятно, как она, не имея медицинского образования, попала поле распределения в ПВСП да еще и на должность младшей операционной сестры. Ох уж и интриган, оказывается, Аристарх Федорович.
Нина заглянула к себе в закуток, торопливо поскидала в вещмешок свой нехитрый скарб и, накинув медицинский халат, поспешила в соседний вагон.
— Раечка, — обратилась она к невысокой чернявой девушке, заполняющей какие-то бумаги, на столике в таком же крошечном двухместном закутке, как и у нее, — можно я у вас свои вещи оставлю?
Рая подняла на Нину близорукие глаза и прищурившись серьезно, глубоким низким голосом, совсем ей не подходящим, спросила:
— Тебя что, выселяют?
— Нет, что ты! — улыбнулась Нина, — Раненую подселяют. Место надо. Стойку под капельницу поставить. Материал перевязочный положить. Да и стерильно все должно быть. А у нас сама знаешь.
Рая кивнула и разрешающе махнула рукой:
— Оставляй. Вон рядом с Танькиными складывай.
— Спасибо, Раечка, — поблагодарила девушку Нина, пристраивая свои вещи под нижнюю полку, рядом с точно таким же вещмешком. Рая, погруженная в записи на благодарность, не поднимая головы кивнула. А Нина уже мчалась к старшей сестре состава за бельем.
Она едва успела постелить на нижнюю полку свежее накрахмаленное белье, как в коридоре послышалась суета и два санитара, тихонько, чтоб не услышал начальник поезда, поругиваясь, занесли в вагон носилки с раненой. Нина быстренько выскочила из закутка, махнув им рукой на полку.
— Сюда ее, — она отошла дальше в коридор, чтобы не мешать санитарам. Через минуту мужчины вышли с пустыми носилками:
— Все, сестренка, — отчитался перед Ниной тот, что помоложе.
— Жалко деваху, — покачав головой, добавил второй, пожилой дядька с седым ежиком волос, — красивая. Молоденькая совсем, — он еще раз покачал головой и полез корявыми желтыми пальцам за пазуху, выудив оттуда кисет с красивой цветной вышивкой. — Пойдем, молодой, покурим, — обратился он к напарнику и направился на выход, выталкивая того перед собой.
Нина окинула взглядом вагон. Вроде, все нормально. Только обожжённый танкист начал опять хрипеть и стонать. Если будет ухудшение, надо будет вколоть ему морфий. Но сначала проверить, как там новенькая. Нина шагнула к себе в купе и резко остановилась. На полке, накрытая простыней по самую голову, с бледным заострившимся лицом лежала ее одноклассница и подружка Ленка Волкова. Нина тут же бросилась к лежащей на столике рядом с раненой папке с бумагами и принялась судорожно их перебирать. Наконец, найдя то, что надо она стала вчитываться в неразборчивый докторский почерк: «Сквозное пулевое ранение мягких тканей правого бедра», — ну это не страшно. Что там дальше? «Слепое пулевое ранение мягких тканей левого бедра, задета кость, сложный перелом нижнего конца бедерной кости», — а это плохо, такие переломы заживают долго и плохо. Ну да, ничего, вылечат! Что еще? «Проникающее ранение живота, поверхностное повреждение нижнего сегмента правой почки с образованием околопочечной гематомы» — Нина закусила губу. Ленка, Ленка, где ж тебя так? Она перелистнула бумаги на самую первую страницу. Отдельная вертолетная эскадрилья, Первый отдельный смешанный авиакорпус особого назначения НКВД СССР, сержант, орден Красного Знамени. Когда ж ты только успела, подруга?! Лена открыла мутные, ничего не понимающие глаза: