— Не переживай, никто даже не заметит. Видела бы ты, в чем к нам в училище девчонки прибывали, — она хихикнула и покачала головой. А Света еще больше надулась:

— Я не переживаю, — буркнула она. Как все это отличалось от того героического образа армии, который она привыкла себе представлять. Не было тут бравых командиров, затянутых в скрипящие ремни, увешанных орденами и медалями, виденных ею на парадах и в окружении отца. Не было подвигов, вдохновляющих речей, красивых театральных сцен. Самыми бравыми командирами, встреченными ей здесь, на юге, были ее брат и грубиян Стаин. И то, Стаин с натяжкой. Слишком молодо и устало он выглядел.

Столовая представляла собой примыкающий к большой, барачного типа палатке, сколоченный из досок каркас, прикрытый сверху от дождя брезентом и обтянутый маскировочной сеткой. Длинные столы, сколоченные из оструганных досок и такие же скамейки. Между столами сновали дежурные, расставляя металлические миски с одуряюще вкусно пахнущей кашей с тушенкой и толстыми пластами резанным белым хлебом. Потихоньку подходили и рассаживались за столы девушки, многие с красными, распухшими от слез глазами. Хотя нет, вот и парни подошли. Симпатичный, высокий сероглазый молоденький сержантик, ровесник Светланы и серьезный капитан с простоватым, деревенским лицом, приветственно прикрывший глаза при виде Лиды. Торопливым шагом их догнали чернявый майор с яркой внешностью, капитан госбезопасности, с ничем не запоминающимся невыразительным, лицом и капитан ВВС со следами ожога на шее и лице. Уже рассевшиеся за столы девушки, при виде командиров встали. А только что пришедшие прошли к началу стола и молча встали, оглядев личный состав. Никифоров оглянулся в сторону дымящей кухни, откуда тут же показался старшина и разносчицы, несущие подносы с гранеными, наполовину наполненными прозрачной жидкостью, стаканами. Девушки шли вдоль столов, а старшина, с неестественно прямой спиной вышагивал рядом и расставлял стаканы рядом с тарелками. И все это в полной тишине, только где-то за кухней, раздавались звуки команд, Светлана, завороженная этой страшной тишиной, не разобрала каких, да и не прислушивалась она к ним. Просто звучали они здесь и сейчас режущим ухо диссонансом. Старшина дошел до командиров, а один поднос был почти полный. Старшина потянулся к подносу, но капитан перехватил его, остановив его руку своей рукой. Он сам расставил в ряд десять стаканов, а потом под чей-то приглушенный всхлип накрыл их кусочками хлеба. Командиры стоящие рядом разобрали свою водку. Капитан кивнул старшине и девушкам разносчицам на свободные места за столом, а сам обвел тяжелым взглядом людей, задержавшись, как показалось Светлане, на них с Шадриной:

— Сегодня и завтра полетов не будет, — тихо произнес он, — эскадрилья свою задачу выполнила, — капитан отвернулся и, нашарив рукой пуговицы на воротнике, расстегнул их. — Пять экипажей, — голос его дрогнул, — не вернулись с этого задания. Среди них и экипаж командира корпуса подполковника Стаина, — над столом повис тяжелый вздох. Это не первые наши потери. Но первые такие… такие... — капитан замолчал, скрипнув зубами и добавил, — Надеюсь, последние, — он говорил тихо, но слышно его было даже в самом дальнем уголке столовой, — Помянем — сказал, будто скомандовал он и командиры практически одновременно опрокинули в себя водку. Следом выпили девушки. Все по-разному. Кто-то, как и мужчины вливал в себя обжигающую горло жидкость одним глотком, кто-то цедил ее сквозь зубы. Света к своему стакану не притронулась, хотя он и стоял перед ней. Просто она никогда не пробовала водку, только вино, да и то один раз, на дне рождении у Марфы Пешковой. А еще она была чужой для этих людей и не чувствовала себя в праве приобщиться к этому общему горю, хотя понимала и принимала их боль. У Светланы защемило сердце. Ей захотелось стать одной из них, одной из этих девушек, ощущающихся сейчас единым целым. И от мысли этой стало вдруг светло и жутко. Еще часа не прошло, как она тряслась от страха, скрючившись в тесном окопчике, а сейчас хочет оказаться среди людей поминающих своих погибших товарищей и в любой момент могущих оказаться на их месте. Светлана тряхнула головой, отгоняя от себя это наваждение. Но оно не уходило. Наоборот, только крепло, превращаясь в уверенность, что именно здесь ее место, а не где-то в госпитале или санитарно-прачечной команде. Будто в тумане, не понимая что она делает, Светлана зажмурилась и, схватив стакан, влила в себя водку, не почувствовав ее вкуса. Горло перехватило, Света еле сдержалась, чтоб не закашляться и открыла глаза, напоровшись на взгляд того молоденького сержантика с красными от слез глазами. И было в этом взгляде что-то такое, от чего внутри Светланы все перевернулось и опалило огнем. Что ж, папа, ты хотел, чтоб я уехала на фронт, значит, я буду воевать! Во что бы то ни стало! И только попробуйте с Васькой меня остановить!

От принятого решения с души словно упал камень, а старые страхи и обиды отошли куда-то на второй план. Нет, они не исчезли, не забылись. Просто сейчас не время для них. Потом! Все потом! И она решительно посмотрела в глаза сержанту Бунину, от чего тот покраснел и отвел взгляд.

— Жииивыыы! — раздался приближающийся истошный крик, и в столовую ворвалась разгоряченная бегом, заполошно дышащая Рыкова, — Стаин с Федоренко живы! — выдохнула она, радостно улыбнувшись, — Сейчас от пехоты связались! У них они! В 416-ой! Пораненные только! Не сильно, вроде, — в ее словах послышалась неуверенность. Связь, как всегда была отвратительной и сквозь шорохи и чужие голоса, удалось расслышать только, что Стаин и Федоренко живы, и что-то там про ранения.

А столовая уже наполнялась радостным гулом. Только что оплакавшие своих товарищей люди, вдруг почувствовали веру в чудо. Ведь, если живы одни, то могут быть живы и другие! И плевать им было, что три вертолета из пяти взорвались еще в воздухе! Ну и что! А вдруг! Ведь так хочется, чтобы все были живы! Чтобы не было слез, боли, ненависти! И войны!

Полуторка подпрыгнула на очередной колдобине. У Насти клацнули зубы, а Саша зашипел, пробормотав себе под нос что-то неприличное, и тяжело навалился на борт. Девушка, поморщившись, тут же кинулась к нему:

— Плохо, да? Болит? Зачастила заботливо она и вдруг заколотила маленькой ладошкой по крыше кабины, — Эй, потише езжай! Не дрова везешь!

Только вот водитель словно и не услышал ее, только прибавив скорость, стараясь как можно быстрей проскочить простреливаемый немцами участок. Он то и дело наклонялся к лобовому стеклу и вглядывался в расцвеченное золотисто-розовыми тонами вечернее небо, помимо артиллерии шалили тут и немецкие охотники. Правда в последнее время и те и другие все реже и реже. Настя, суетящаяся около Сашки, тоже, нет-нет, да и поглядывала настороженно вверх.

— Нормально, — пробормотал парень, глядя на девушку мутными глазами в ореолах черных распухших кругов и вдруг, перевесившись за борт, зашелся в рвотных судорогах. Настя привычно ухватила его за воротник гимнастерки, чтоб не вывалился. Наконец Сашку подотпустило и он с бледным покрытым испариной лицом расслабленно откинулся назад, но тут же поднял голову, ударившись затылком об деревянный борт на очередной кочке:

— Да чтоб тебя!

— Эй, твою дивизию! — опять замолотила кулачком по кабине Настя, — Осторожней там!

В этот раз, полуторка, проехав еще метров двести, остановилась. Открылась дверь и оттуда выглянул пожилой мужик с густыми черными усами, свисающими до самого подбородка.

— Зачэм крэчыте, таварищ младший лэйтынант?! — с жутким акцентом спросил он, — Нэлзя тама стаят, стрэлат гэрманыц.

— Аккуратней можно?! Раненых везете! — зло сверкнула на водителя глазами Настя.

— Ытак акуратна еду! Нэлзя тыше, гэрманыц стрэлат! — опять повторил водитель, виновато глядя на эту сердитую девочку, старше его по званию и при этом ровесницу его младшей дочери. Он вытянул шею и заглянул в кузов, где помимо Насти с Сашкой, находились три тяжелораненых пехотинца. Обмотанные бинтами они лежали без сознания на расстеленной на досках плащпалтке. Один из них тихо постанывал, а двое других, с восковыми лицами лежали, как мертвые. Настя несколько раз щупала им шею, тщетно пытаясь найти пульс. Но кожа была теплая, не мертвая, значит, живы бойцы. Пока живы…