— Спасибо, товарищ Сталин, — Сашка с благодарностью посмотрел на Иосифа Виссарионовича. — И еще… Товарищ Сталин, прошу Вашего разрешения после награждения покинуть Москву.

— Что так? На фронт всё рвешься?

— Нет. В Беслан хочу заехать. К родителям друга. Старшины Харуева.

Сталин задумался и кивнул:

— Разрешаю. Тогда распоряжусь, чтоб его Звезду тебе выдали, сам родителям отдашь. Но сначала в госпиталь. Что доктора скажут.

— Спасибо, — натужно просипел Сашка, горло сдавило спазмом, — А в госпиталь прямо сейчас пойду..

Сталин, понимая, что чувствует парень, положил руку ему на плечо:

— Идите. Хотел вызвать тебя к себе, поговорить… Теперь не буду. Вместо Мехлиса будет товарищ Щербаков [528] . Он наших с тобой дел не в курсе. Пересекаться ты с ним не будешь, но предупреждаю на всякий случай. О новых машинах Миля доложишь лично, буду ждать.

Сашка кивнул:

— Сделаю, товарищ Сталин.

— На счет Светланы Василий сказал?

— Сказал, — Стаин едва сдержался, чтобы не скривиться. Настя стояла, затаив дыхание. Это было доверие! Доверие ей со стороны самого товарища Сталина!

— Понимаю тебя, — Иосиф Виссарионович пронзительно посмотрел на Сашку, — Но это моя личная просьба. Не как товарища Сталина, а как отца, — слова давались тяжело. Он не привык просить. Мог бы приказать и тут. Но не стал. Свету надо вытаскивать из того болота, в котором она оказалась по его вине. Не уследил, занятый важными делами. За собственными детьми не уследил. Грудь обожгло стыдом и яростью. С болотом он разберется. А детям… Детям надо побыть не среди своих товарищей из детишек партийной номенклатуры, которая давно уже стала кастой. С этим тоже пора что-то делать. И он обязательно сделает! А среди таких, как вот эта маленькая лейтенант Федоренко, вытащившая своего командира из горящего вертолета, а потом с одним пистолетом принявшая бой против толпы немцев. И не было у нее сомнений ни в советской власти, ни в товарище Сталине. Страшно, наверное, было, а сомнений не было. Он тепло с затаенной грустью посмотрел на Настю, а сердце кольнуло завистью к ее родителям, достойную дочь воспитали. И красавицу. А как на Стаина смотрит. Повезло Александру. Захотелось сказать девушке что-то хорошее. Но слов не было. Все слова вдруг показались лишними, не настоящими. Этим двоим не надо лозунгов и агитации, не надо сочувствия, они сами кого хочешь заагитируют. Он кивнул упрямо сжимавшему губы Стаину, подмигнул Федоренко и махнул рукой, отпуская:

— Всё, идите.

— До свидания, товарищ Сталин, — по-уставному вытянулись Сашка с Настей.

— До свидания, — Сталин усмехнулся в усы, — Молодежь, — и мягко развернувшись на пятках, ссутулившись и заложив руки за спину, побрел к Спасским воротам.

— Ну что, в госпиталь? — Стаин посмотрел на Настю. Девушка кивнула.

— Может пешком? Погода, смотри, какая хорошая, — она с надеждой посмотрела на Сашку. Почему-то ей очень хотелось пройти с ним под руку по родному городу. И чтоб на них все смотрели!

— Давай пешком, — улыбнулся Сашка, — только Михалыча отпустить надо.

— Так я сейчас,— сорвалась с места Настя, — я быстро.

Парню осталось только покачать головой. Вот шебутная! А всегда была такой тихоней.

Они не торопясь шли по летнему городу, радостно щурясь яркому летнему солнышку, зеленым деревьям, траве, хмурым, погруженным в свои заботы прохожим, грузовичку-троллейбусу, везущему дрова и тому, что не стреляют, не бомбят. И что не надо, кусая губы и до боли всматриваясь в звездное ночное небо, ждать задержавшиеся с боевого вылета машины. Настя, как клещ вцепившаяся в Сашкин рукав, с гордостью и вызовом встречала завистливые взгляды попадавшихся навстречу девушек. А Стаин просто наслаждался покоем и близостью любимого человечка. Она рассказывала, как встретилась вчера с мамой. Что она теперь работает делопроизводителем в райотделе НКВД. Что Славка прислал письмо. Жив, здоров, воюет. Поругала брата, что мог бы и побольше написать о себе. И тут же заметила, что все равно цензура вымарала бы. А еще, что к ним весь вечер заходили соседки. Выпытывали у матери с кем Настя приехала. А потом и мама стала выпытывать. И она сказала, что с женихом. А потом, забегая вперед и заглядывая Сашке в глаза, выспрашивала, не обиделся ли он, что она назвала его женихом. И услышав ответ, что не обиделся, радостно улыбнулась и, поднявшись на носочки, чмокнула его в щеку. Один раз их остановил комендантский патруль, но, проверив документы, комендачи вежливо извинились и продолжили патрулирование.

Госпиталь встретил их ненавистным запахом карболки и гниющих ран. Аристарха Федоровича пришлось подождать, он был на операции. Чтоб не терять время выяснили, в каких палатах лежат их ребята. Сиротинин с Марченко шли на поправку. Василий, едва-едва придя в себя тут же, балагуря, поперезнакомился с соседями по койкам и медсестричками. Марченко то и дело приходилось одергивать трещавшего без умолку товарища. Хотя все понимали, что веселье это напускное, и за ним разбитной парень прячет боль. Но вокруг-то тоже раненные. Злые. Раздраженные болью, страхом и ненавистью к своей беспомощности.

Тихонов был плох. Пуля задела кость, рана оказалась тяжелая, с осложнением. И ждала Алексея еще одна операция. Правда, держаться он старался бодрячком. Все выспрашивал про Евдокию. Просил передавать от него привет и очень сокрушался, что не может написать ей письмо. И после каждой фразы скрипел от боли зубами. Поэтому у ребят задерживаться и не стали. Тяжело им еще даются разговоры. Ну, кроме балабола Сиротинина. Поздравили только с наградами. Всей группе присвоили звания Героев. Василий сразу запричитал, что поэтому поводу надо бы пригубить героям, и никакие раны этому не помеха. Но, увидев кулак Марченко, продемонстрированный ему из-под пододеяльника и суровый взгляд медсестры Клавочки, сделал вид, что обиделся. Правда, буквально несколько минут спустя, когда Сашка с Настей выходили из палаты им вслед опять раздавались шуточки-прибауточки неугомонного Васи.

Лена с лихорадочным румянцем на щеках и совершенно сухими глазами читала «Красную звезду». «Сестренки» — так назывался очерк Симонова, про девочек из эскадрильи. Восемь! Самые большие их потери с начала боевых действий! Каждая вставала перед глазами, как живая. Лицо, глаза, голос… Тихая, неприметная Тоня Семина и хохотушка Лиза Полторак. Спокойная, основательная Галя Хайруллина и заводная, языкатая, как Зинка Воскобойникова Оксаночка Голенко. Красавица Таня Лактионова и Лена Каюмова, приписавшая себе год, чтобы попасть в училище. Москвички Таня Трушина и Глаша Край. Они действительно были, как сестры. Захотелось смять эту проклятую газету, швырнуть ее в стену, а самой уткнуться в подушку и выть, выть, выть… Только вот слез не было. Лишь обжигающая душу ярость и тянущая боль, к которой она, впрочем, привыкла. Скорей бы уже выписка и комиссия. О том, что могут не допустить до полетов, не хотелось даже думать. Слишком много счетов скопилось к немцам. И у нее и у Иды.

В дверь палаты осторожно постучали. Лена посмотрела на соседок. Спят. Укрытые. Сама прикрыла голые ноги полами застиранного больничного халата.

— Войдите.

Открылась дверь и в проеме, неожиданно для Лены показалась вихрастая голова Саши Стаина, с желтыми кругами синячищ под глазами и неровным, топорщащимся нитками швом, некрасиво перечеркивающим лоб. Он оглядел палату и остановившись на Ленке улыбнулся.

— Привет. Можно?

— Привет, — у него из-под локтя, сверкая голубыми глазами, выглянула белокурая головка Насти Федоренко.

— Сашка, Настька! — она соскочила с койки и бросилась к ребятам, — Вы как здесь?! Ого, уже лейтенант! Поздравляю! От Зоиной кровати раздался тихий стон. — Пойдемте в курилку. Девочки спят, — она метнулась к тумбочки, схватив пачку папирос и буквально вытолкнула ребят из палаты.

— Ты что куришь?! — захлопала ресницами Настя.