— Нет у нас таких дураков, готовых напасть на дорогого гостя Джимаровых, Гаголовых, Цаголовых и Харуевых, — заявил дед Аким, уходя к поселку. А Сашка с недоумевающей улыбкой думал о том, когда он успел стать гостем стольких людей.
Летчиков буквально в течение получаса разобрали по домам, а еще минут через двадцать Стаин трясся рядом с дедом Акимом в скрипучей арбе, на мягком до одурения ароматном сене из-под которого выглядывал потертый приклад трехлинейки, и это не считая обреза за спиной старика. Что удивительно, участковый сержант на такой арсенал только одобрительно кивнул. Сашка тоже поудобней, под руку сдвинул кобуру, откинув ремешок застежки.
Дождь прекратился, тучи разошлись, и небо зазолотилось лучами солнца, заигравшими яркими бриллиантами капель на изумрудной листве. Защебетали, загалдели птицы, закружились над ровными рядами виноградников. Свежий, пахнущий травой и землей воздух кружил голову. И такой красотой, таким умиротворением было пропитано все вокруг, что не верилось, что где-то сейчас идет война, и люди в слепой безумной ярости уничтожают друг друга, перемалывая такие хрупкие, беззащитные, теплые тела огнем и сталью.
— Давно воюешь? — нарушил тишину старик Гаголов.
Сашка задумался. Считать войной четыре года на Ковчеге или нет? Если да, то, получается, пять лет. Или четыре? Забыл! Он вообще стал забывать ту жизнь до конца света. Школу, друзей, игры… Даже образ мамы, папы и сестры стал стираться из памяти. Осталось только тянущее чувство утраты чего-то светлого, родного, надежного, уютного, то, что он безуспешно пытается вернуть. Только когда рядом Валя и Настя появляется что-то похожее. Но это бывает так редко, так мимолетно.
— Кажется, всю жизнь, — невесело кивнул парень.
— Война — плохо, — покачал головой старик, — работать некому. Старики да женщины остались. А толку с нас, — он гортанно прикрикнул на начавшую замедляться лошадь и слегка подогнал ее тонкой длинной хворостиной. — Эх-хе-хе, только жить начали, школу новую построили, дом культуры… Где-то неподалеку сухо щелкнул выстрел, подняв в небо стаи птиц. Старик насторожился, привстал, сняв с плеча обрез и зорко всматриваясь в густую зелень. Но стрельба больше не повторилась. — Ребятишки балуются, — заметил он, успокаиваясь, и замолчал. Молчал и Сашка. О чем говорить? Да и не было настроения для пустых разговоров. Мутно было на душе. Он ехал сюда, потому что должен был, потому что обещал сам себе. Но от мысли, что скоро придется смотреть в глаза отцу и матери Исы, которого он своим приказом послал на смерть, становилось тошно. — Зилгэ, — манул рукой вперед, где за расступившимися рядами винограда появился поселок с возвышающимся в центре минаретом из красного кирпича, дед Аким.
Они ехали по сельской улице, а из-за вязаных из лозы плетней, от добротных кирпичных домов на них с настороженным любопытством поглядывали закутанные по самые брови в темные платки пожилые женщины и чумазые дети мал-мала меньше. Прав дед Аким, не осталось мужчин в селе.
— Приехали, — арба остановилась у крашенных коричневой краской обитых металлическими полосами добротных ворот, с небольшой калиткой, врезанной в одну из створок, — здесь Харуевы живут.
— Спасибо, дедушка — Стаин спрыгнул на землю, стянув за собой вещмешок и потянулся, разминая затекшее от долгого сидения и тряски тело. Надо бы отблагодарить чем-нибудь старика, но ведь обидится. Сашка уже понял насколько здесь щепетильный и горячий народ.
— Не за что, внучок — сверкнул совсем не стариковской улыбкой дед Аким, разворачивая лошадь. Его арба уже скрылась из виду, а Сашка все стоял перед калиткой, не решаясь зайти. Наконец, решившись, он шагнул во двор. Пусто. Кирпичный дом с небольшими оконцами, с покатой крышей, крытой дранкой и примыкающий к дому навес с деревянным настилом. Маленький по колено круглый столик и еще меньше табуреточки вокруг него. Чуть в стороне стоит точно такая же, на какой он только что приехал арба, а за ней сарай, откуда раздается лошадиный храп. На огороженном плетнем участке рядом с сараем суетятся пестрые мелкие курочки. Хорошо живут родители Исы, зажиточно.
Скрипнула дверь и из сарая, наклонившись, чтоб не стукнуться головой о низкую притолку, вышла женщина, в черном платье и таком же черном платке. Не замечая гостя, она сыпанула курам из мятого металлического ведерка мелко рубленной травы вперемешку с зерном и лишь тогда, подняв взгляд, увидела парня. Словно испугавшись, она отступила назад, закрыв собой дверной проем, откуда поблескивали любопытством черные девичьи глаза. Мама Исы. Он видел ее на фотографии. Только там она была моложе. А сейчас на него смотрела усталая, старая женщина, с лицом, густо изрезанным глубокими морщинами. Черные от земли, крупные руки с распухшими суставами крепко обхватили ведро.
— Здравствуйте, я Саша. Саша Стаин. Мы с Вашим сыном… с Исой служили… воевали вместе… Дружили… Вот… — он не знал, что говорить. А еще от этого усталого, тяжелого взгляда было не по себе, будто оказался под прицелом. Взгляд женщины неожиданно потеплел и она певучим, грудным голосом, совсем не подходящим ей, с легким акцентом произнесла:
— Здравствуй. Друг моего сына всегда желанный гость в нашем доме.
Это были самые лучшие сутки за последние пять лет его жизни. Его по-настоящему приняли в семью. Как сына, как брата. Ни упрека, ни злого слова, ничего! Только любовь и уважение. То, чего ему не хватало, что он давно потерял и отчаялся найти, он обрел в семье Харуевых.
В тот же вечер, вернувшиеся с работы в поле, дядя Мухаммед — отец и Байсан — младший брат Исы, ровесник Сашки, зарезали барашка. Тетя Сати испекла пирог. Стали подходить гости. Казалось, во дворе Харуевых собрался весь поселок. Мужчины сидели за столом и слушали про своего земляка, про то, как лично товарищ Сталин, через друга и командира Исы Харуева передал самую главную награду страны родителям героя. Орден Ленина и Звезда Героя в открытых красных коробочках лежали тут же, на столе, рядом с отцом. И каждый считал своим долгом подойти и посмотреть на награды, восхищаясь и цокая языком. Счастливы родители, воспитавшие такого сына! Женщин за столом не было, у них была забота накрыть стол, убрать посуду, подать чай.
Лишь потом, когда гости разошлись, вся семья, включая женщин, собралась вместе. И пошли совсем другие разговоры. Тихие, печальные, со слезами горя и гордости. Где и как похоронили Ису? Можно ли навестить могилу? А еще тетя Сати все время старалась расспросить про невесту сына и почему она не приехала. А что мог ответить ей Сашка? Сказал, что служит, что принимает эскадрилью и приехать не смогла. Не говорить же, что бесстрашная и холоднокровная Ида Весельская просто испугалась.
На следующий день дядя Мухаммед запрягал лошадь в арбу, чтобы довезти Сашку до аэродрома, а тетя Сати с дочками собирала Сашку в дорогу, укладывая всякую снедь. Сыр, козье молоко, домашнее вино и ранние румяные чуть кисловатые яблоки. Стаин пытался отказаться, но встретил полное непонимание и суровую отповедь.
Выехали втроем: дядя Мухаммед, Сашка и Байсан. Провожали всей семьей. Тетя Сати и девочки вышли во двор в праздничных платьях, дядя Мухаммед в красной нарядной черкеске с кинжалом и винтовкой. Только Байсан был в обычной безрукавке-телогрейке на домотканую рубаху и стареньких, но добротных сапогах.
На аэродроме перетаскали продукты в самолет, к таким же туескам и узелкам, врученным летчикам гостеприимными хозяевами. Юный Байсан с восторгом, горящими глазами смотрел на самолет. Впрочем точно таким же взглядом все время он смотрел и на Сашку. Дядя Мухаммед крепко обнял парня и, отступив на шаг назад, вдруг, гордо вскинул голову, посмотрев парню в глаза:
— Александр, — он стоял, отставив ногу, положив руку на рукоять кинжала, — враги убили нашего старшего сына. Я уже стар, чтобы мстить. Поэтому Байсан поедет с тобой. Мы с Сати так решили. Так будет правильно! — глаза мужчины горели неугасимым огнем. Стаин посмотрел на него, на Байсана и тяжело вздохнул. Он уже понял, что не откажет. Не сможет, не имеет права это сделать! Но тихушники! Ни словом, ни взглядом! А с другой стороны, парню все равно через полгода в армию.